Когда я была маленькой, у меня был бегемот. Можно еще сказать гиппопотам, но бегемот мне больше нравится. Он был большой, поролоновый, бежево-розовый. Язык во рту, ноздри и внутренняя поверхность ушей из темно-красного мягкого фетра. Гладить пальцем эти фетровые вставки было очень приятно, и мне, и бегемоту. Имени у него не было, потому что зачем? – на свете не так много бежево-розовых бегемотов из поролона.
У меня еще были маленькие пластмассовые пупсики, которым я шила одежду, бумажные куклы, которым я рисовала и вырезала одежду, и мягкие игрушки, которые я шила сама по книжке, но это было уже гораздо позже. Пупсики и куклы приходили и уходили в небытие, а розовый бегемот был всегда со мной.
Хотя со мной он был только, когда я бывала у бабушки, на месяц раз в году. Я засыпала и просыпалась с бегемотом, не носила его на улицу, чтобы не дай бог, не случилось с ним чего. Когда мы уезжали назад, на Дальний Восток, бегемот оставался у бабушки, ждать меня до следующего года, потому что он бы занял много места в чемодане, а у нас и так было много вещей. Но это было к лучшему, потому что пока он меня ждал, он был в надежном месте. И я ждала.
Мне часто снилось, как я приеду, залезу в бабушкин шкаф – в нижний выдвижной ящик, который открывается туго, со скрипом и пахнет немного нафталином и свечками, две бронзовые висюльки выскальзывают из пальцев, но я тяну, тяну, а потом подвигаю отрезы и новые тапки, и там, за ними, лежит мой бегемот. И смотрит на меня влажными от счастья коричневыми пуговицами. Потом мы лежим с бегемотом на гобеленовом пледе в разноцветную шашечку и я пробую пальцем фетровые шершавости, они такие же, как в прошлом году, хорошо, что ничего не изменилось. Потом один глаз куда-то делся. Я помню, как он висел на ниточке, потом отрвался, потом я держала его в руке, чтобы дать матери пришить, потом он все-таки потерялся.
Когда-то бабушки не стало. Приезжая в отпуск, мы останавливались у другой бабушки. Когда-то я выросла. Когда-то я забыла про бегемота. Перед эмиграцией я приехала повидаться с тетей, она жила в бабушкиной квартире. Шкаф был на месте, и тут я вспомнила. Поискала, вместо тапок лежал новый тюль. За ним ничего не было.
„Ир, а игрушки выкинули?“ – спросила я.
„Какие игрушки? Игрушек не помню“, – ответила Ира.
Шесть лет спустя у меня родилась дочь. У нее много игрушек. Я бы купила ей поролонового бегемота, но ни такой, ни хоть отдаленно похожий нигде и никогда мне не встречался. Как-то ко мне приехал отец, он хотел подарить внучке самую лучшую игрушку, советовался со мной, какую. „А помнишь, – меня осенило, – у меня был такой поролоновый розовый бегемот, здоровый, с пол-меня? У бабы Нади, помнишь?“ Отец не помнил. Я описывала моего бегемота в подробностях, его уши, его хвост, его фетровый язык, я рассказывала, где он лежал, я упрекала, что бегемота ни разу не взяли с собой, но уже засосало под ложечкой, и стало пусто в животе…
„Да не было у тебя никогда никакого бегемота! Не было,точно тебе говорю“.
Поролоновый мой друг. Так даже лучше. Так ты всегда со мной, мой розовый, мой поролоновый друг.
